— Вьется надо мною, все хочет достать нагайкою. А я в канавку втиснулся и лежу. Видит, не выходит его дело, — хочет лошадью затоптать. А
живая тварь, лошадь-то, не желает ступать на живого. Стал он меня тогда с лошади шашкою тыкать, — проколол бок. Пальто вот все изрезал. Ну, да не жалко: старое.
Неточные совпадения
— У рыбы кровь холодная, — возразил он с уверенностию, — рыба
тварь немая. Она не боится, не веселится; рыба
тварь бессловесная. Рыба не чувствует, в ней и кровь не
живая… Кровь, — продолжал он, помолчав, — святое дело кровь! Кровь солнышка Божия не видит, кровь от свету прячется… великий грех показать свету кровь, великий грех и страх… Ох, великий!
А посему божественное слово, собрав все существенные свойства
тварей и совокупив их в одну умопостигаемую единицу, как настоящее зерцало всеединого бога, отразилось в сем
живом зерцале, и бог-отец, узрев в нем точный образ и подобие возлюбленного сына, излил в него дух свой, сиречь волю любви своей, — и создался человек, и почи бог от дел своих.
— Деньги, деньги… — задумчиво повторял он. — И на что мне, горбатому черту, столько денег? А между тем я чувствую, что приняться за настоящую работу мне становится все труднее и труднее. Я завидую тебе, Андрей. Я два года, кроме этих
тварей, ничего не пишу… Конечно, я очень люблю их, особенно
живых. Но я чувствую, как меня засасывает все глубже и глубже… А ведь я талантливее тебя, Андрей, как ты думаешь? — спросил он меня добродушным и деликатным тоном.
— К слову пришлось, и сказал. Все-таки нету
твари жесточе. Не людская бы злость да жадность — жить бы можно было. Всякий тебя за
живое ухватить норовит, да кус откусить, да слопать.
Софийность мира имеет для
твари различную степень и глубину: в высшем своем аспекте это — Церковь, Богоматерь, Небесный Иерусалим, Новое Небо и Новая Земля; во внешнем, периферическом действии в космосе она есть универсальная связь мира, одновременно идеальная и реальная,
живое единство идеальности и реальности, мыслимосТи и бытия, которого ищет новейшая спекулятивная философия (Фихте, Шеллинг, Гегель, неокантианство).
Подобно тому как на высоте испытывается мучительное и головокружительное стремление вниз, так и все
живое испытывает соблазн метафизического самоубийства, стремление уйти из «распаленного круга бытия», и, однако, оно ни в ком и никогда не может дойти до конца, т. е. до полного осуществления, ибо творческое «да будет», почиющее на каждой
твари, неистребимо всеми силами мира.
Тварь поэтому не может с полной искренностью сказать себе: умри, ибо уже в самом акте утверждения к небытию она осуществляет себя как бытие —
живое и жизнеутверждающееся начало.
Живой, личный Бог не требует себе человеческих жертвоприношений, он требует, чтобы любовь к Нему была вместе с тем и любовью к людям, к ближнему, милостью к
твари.
Рыба в реках пухнет, лист вянет, людей берестой сводит, — лошади ли, медведи, вся
тварь живая до подземного, скажем, жука вся как есть мрет.
— Не могу знать. Второй день в безвестной отлучке. Тоже
тварь живая, амуры, надо быть, тыловые завелись.